Что мы видим из подъездного окна своего дома? А из плетущегося по одноколейке трамвая? Сменяется ли стеклянный центр серой окраиной, или бесцветное наследие прошлого не отпускает нас никогда? Всегда ли мы дышим полной грудью, или нам все-таки приходится задерживать дыхание? Для того чтобы лучше понять родной Екатеринбург, TER попросил трёх авторов рассказать о том, как они чувствуют город.
Серость. Сырость. Холод грифельного неба. Оно хочет упасть на землю многотонной тяжестью одиночества. Проверить на прочность своих маленьких атлантов. Не желаю быть в списке павших. Синий троллейбус, глухое рычание мотора, полчаса до конечной и домой, домой, домой… но нужные номера один за одним исчезают с экрана мобильного телефона. Ты сам предлагаешь мне изучить тебя, город. В который раз. И каждый раз заново. Я не отказываюсь.Ныряю в оркестровую яму твоих перекрёстков. Инструменты расстроены: шепелявят шершавые шины, ветер бредит и бьётся о стеклянную гладь реки. Каблуки выбивают по каменным плитам неровные ритмы. Оглушительно. Спрятаться. Вниз, подальше от этих невидящих лиц. За хрипящим голосом, что в конце тоннеля утверждает бытие звезды по имени Солнце. Звон монет. Скрип скользящих аккордов. Тошнотворный флёр застоявшихся вод. От него – в окопы маленьких улиц и бегом сквозь отравленный дым. Два квартала, налево, в железные двери. Чтобы в лёгкие залпом всю свежесть зефирных колонн и кофеен.
Ты угощаешь меня крепким чёрным чаем и хрустящим круассаном. Ты можешь быть таким уютным, когда заботливо укрываешь нас от бесполезной суеты.
И хоть ненадолго выкатываешь из-за потрескавшихся ультрамариновых туч золотисто-оранжевый диск, как сейчас.
Отправляюсь ловить его отблески в синих зеркалах элегантных офисных кораблей. Но – мгновение! – и в них отражается только уныло-зелёная армия шаблонных девятиэтажек.Как умело ты прячешь от меня своё сердце! Но я знаю путь. Он совсем не изменился за последние двадцать лет. Завяжи мне глаза, и я найду его по едва уловимому гулу спутанных проводов. Надо только подняться на вершину горы по мятому асфальту тротуара. Вовремя отвернуть от последней большой дороги. Пропустить торопливый, нервный трамвай. И глянуть вниз. Туда, где змеи рельсов сбегаются в наполовину скрытое от глаз кольцо конечной. Туда, к началу своего пути, пошатываясь, катится всё тот же дёрганый трамвай. Его силуэт дрожит в мареве внезапно потеплевшего воздуха, теряя краски. Он утягивает за собой соломенную ленту выгоревшей за лето травы, белоснежный ряд однотипных панельных зубов и присыпанное пылью васильковое зеркало эстакады. Отрываюсь от земли и устремляюсь за ними. Вдыхаю спокойствие спальных районов и оставляю за собой шлейф из янтарных листьев. Последний страж современности – Гулливер с гладкой бронзовой крышей – пропускает меня в страну лиллипутов-хрущёвок. Они прячутся за густыми кронами акварельных деревьев – маленькие, серые, до крайности нейтральные. С облупившейся коричневой краской на перилах и прокуренными подъездами. С тонкими стенами, что совсем не спасают от соседей-строителей и ватаги дошкольников на вечерней прогулке. В общем, отличаются только окнами да балконами. Совсем как мы.
Смеркается. Дрожь проникает под кожу, изнутри щекочет обледенелыми пальцами. Ускорить шаг и свернуть в переулок за миг до того, как над широкой центральной аллеей загорится советская гирлянда редких уличных фонарей.
Неравнобедренная трапеция двора со всех сторон окружена пятиэтажными бастионами. Пустынно. Тихо стонут недавно оставленные кем-то качели. Ты не дашь им забрать меня, нет. Ты прячешь меня под дырявым грибком от истерики сентября. Город, мы так долго с тобою знакомы, но я снова и снова хочу узнавать тебя ближе. В рок-н-ролле дождя по железному козырьку слышать только глухое биение твоего каменного сердца. И видеть свет в закрытом окне как сигнальный огонь маяка. Назвать Екатеринбург серым, хоть убейте, язык не поворачивается. Может, в местах не столь отдаленных выразиться по-другому и невозможно. Только вот бывать на окраинах мне приходится редко, а живя в центре сетовать на судьбу и местную администрацию особо не тянет. Разве что рядом с домом вот открыли алкомаркет, и теперь по вечерам там ошивается соответствующий контингент. Но контингент этот, по-видимому, как-то саморегулируется и потому ведёт себя послушно и даже порядочно. А еле уловимый запах перегара с утра по пути в продуктовый – ну такая себе, в общем говоря, проблема. Проще говоря, её нет.
Да и вообще, кажется странным, когда городу как бы в обиду присваивают серый цвет. Ну хорошо, давайте серый. Я все равно его защищу. Здесь он даже уютный какой-то.
По утрам — это туман, возвещающий о начале дня, окутывающий тебя, словно дополнительный слой одежды, так необходимый на пятой минуте ожидания транспорта.
Когда туман, тогда еще тихо. Вечером – смог, и тогда тихо уже. И густая, немного удушливая, пелена дыма как бы говорит: «ну всё, отгромыхали. Пора на покой». И сразу домой как-то хочется, под одеяло.
А днём? Любят говорить, что жить в центре невозможно из-за бесконечного шума. А по-моему, он жить как раз помогает. Тишина толкает в пучину лени и рутины, а тут — хочешь-не хочешь – становишься винтиком в огромном грохочущем механизме. А грохочет здесь абсолютно всё. Одна только дорога чего стоит со своими бесконечными цветастыми пробками, неловкими красно-желтыми трамваями и эксцентричными водителями маршруток. А пройдись по Арбату – с головой накроет рекламными зазывами, гитарной самодеятельностью и другими музыкальными нелепицами. И над всем этим главенствуют часы-куранты, послушно отсчитывающие каждые 15 минут. И ты вместе с этим всем крутишься-вертишься, бежишь куда-то и, кажется, живёшь. А бежишь среди прозрачных стёкол и витрин, зеркальных зданий, позволяющих взглянуть на себя в спешке, таких же отражающих высоток, удачно и неудачно переплетённых с двухэтажными старинными домами — выбеленными кое-где тщательно, а где-то демонстрирующими кусочек из прошлого. Если уж о площади, то это «Европа»: нежно-персиковый Дом Коробковых с белоснежной лепниной и зеркально-голубая новостройка. А напротив — зеркально-бетонная коробка и синее неуклюжее пятно в виде слова «Пассаж».
Запах пыли – это то, что можно считать с верхушки. С запахом всё то же самое, что и с красотой, которая в глазах смотрящего. Для меня центр не разделим с запахом кофе. Благоухающие кофейни здесь на каждом углу и в любое время готовы поддержать и помочь выдержать местный образ жизни. И если ты устал, пускай даже от шума, всегда можно где-нибудь затаиться и раствориться в мягком кресле.
Хорошо, предположим, что мы оказались дальше остановки «Вокзальная». Исчезает прозрачность и зеркальность, на их место становится темное, почти сгнившее, дерево. Тут не встретишь высоток, лишь четырехэтажные свинцовые, безлико-советские, дома. Время здесь будто бы давно остановилось, и ты замираешь вместе с ним. Начинаешь чувствовать запах сырой земли и асфальта, прекращаешь улавливать грохот трамвайных колёс и понимаешь, что что-то тут не так. И тогда медленно выползаешь из автобуса и бредёшь на противоположную сторону дороги. Опять проспал свою остановку. Пора возвращаться в свой зеркальный Центр. У моего кусочка Екатеринбурга есть пограничная черта: зовется «Проспектом Космонавтов». Стою лицом к центру города, под землей, в метро. Справа от меня – Уралмаш. Слева – Эльмаш.
И вещает мой внутренний голос:
Коли налево пойдешь, ждет тебя дорога дальняя да с горочки. Вижу лица заморские, вспышки трамвайные, яркие цветастые ткани восточной одежды. Оранжевый! Все там теплое, как шар солнечный. Ежели палитру конкретную составлять, быть в ней только согревающим цветам. Даже серый там – по-советски приятный глазу, будто только что с агитационного плаката взят.
Дома выстраивают собой дружественные крепости песочного цвета, низкие и старые. Их надежный фундамент — обувные магазины с вызывающе красными пятнами лакированных башмаков на рекламе, которые распространяют по пешеходной стороне проспекта запах материалов-заменителей.
Сигареты здесь старые, неэлектронные, бумажно-вонючие, стариковские.
Отойдешь от дыма, втянешь воздух поглубже, надеясь уловить запах окраины провинциального миллионника: да почуешь лишь свободный воздух маленьких площадей среди голых на три четверти деревьев. У этого воздуха определенно вкус соли, причем не морской (как хотелось бы), а поваренной, житейской. Потому что живется не всем уж шибко сладко тут.
Говорят много чего, но только на месте слышишь, как оно в действительности есть. Шум дорог временами перекрывается нерусским наречием, которое, в свою очередь, перекрывает, бывает, русский матерный глагол. Затем пластинка меняется, и ты слышишь непоседливый детский топот с кричаще цветастой детской площадки, недавно отстроенной. И две бабушки перекинутся у подъезда:
— Когда у нас отопление дадут?
— Да самым последним!
— Вот оно! Задолжали… Ежели ты по правую сторону отважишься ступить, ждет тебя спешка холодная в ногу с угрюмыми лицами. Сбитое дыхание поднимается паром над толпой черных, серых или ядовитого цвета костюмов. Изредка перечеркивает массу узор трехполосный, белоснежный. Финальным пятном дополняют картину в ее нижней части серые пустые штанины и глухой звон монет о пластик. Слышен говор местных ИП, что сидят на табуретках, образуя мини-рынок: непрезентабельного вида овощи, однако, сами за себя говорить не способны. Разве что кабачки – вроде ничего, зеленые. Один кабачок особенно приглянулся любителям принять на грудь. Тот. Что на углу дома, во дворе стоит. Его многие по запаху находят. Чаще всего – запаху семечек.
Западная сторона бывшего криминального центра города сегодня может напугать новоприбывшего гостя только неожиданной арией на остановке: «Если хоти-и-те вы двадцать ты-ы-сяч, легко и просто-о, вас уверя-ю!..». Надо отметить, чисто поющий мужской голос, однако, заставляет зажать кошелек в руке и не отпускать никогда – ну, для сохранности.
Простота и душа Уралмаша кроется в серых (даже если они красные) домах и иногда игриво розовых балкончиках.
Запах его улиц отличается от того, что в центре, нотками машинного масла с примесью перезрелых раздавленных яблок. Отмахнуться от такого можно только затычками из листков местной желтой прессы, которая своим запахом перебивает даже душок стареньких подъездов.
И вот стою я, простраиваю мысленно два не по разу пройденных маршрута. Думаю, куда пойти. Думаю, чего ждет от меня читатель. Думаю, какой глубокий смысл будет стоять за тем или иным моим выбором. Но поворачиваю направо, потому что вот уже два года живу на Уралмаше. И сама за это время посерела. И разучилась придумывать глубокомысленные концовки. Фотографии: Екатерина Щирова
