TER разбирается в том, как «домомучительница» стала «домокозлючкой», а роман Сэлинджера приобрёл связь с бейсболом, и раскрывает прочие тонкости художественного перевода.
Листая в Интернете иностранные посты, приходишь к выводу: сейчас только ленивый не мнит себя переводчиком. Действительно, в комментариях под каждым постом найдётся хотя бы один человек, желающий блеснуть умом и перевести афоризм, порой в этом совершенно не нуждающийся.
Тут же объявится ещё пара горе-лингвистов, готовых предложить другие варианты перевода. Они-то и вводят читателя в заблуждение.Но оказывается, что на это способны и переводчики художественных произведений, несмотря на то, что им-то мы привыкли доверять безоговорочно.
Зарубежная литература занимает достаточно большое место в нашей жизни: некоторые авторы знакомы нам с детства, произведения других мы изучали в школе, кое-что читаем на досуге, для себя. Тем не менее, мало кто способен различить между собой и автором важнейшего посредника – переводчика. А ведь именно в его власти находятся все художественные задумки автора, адекватно передать которые – задача крайне сложная. О том, какие произведения могли быть переведены по-другому, а какие лучше читать только в оригинале, мы поговорили с доцентом кафедры зарубежной литературы УрФУ Максимом Рудольфовичем Чернышовым.
— Разумеется, труднее всего переводчику даётся работа над передачей индивидуального стиля писателя. Автор в своём произведении создаёт целую гамму настроений, благодаря которым у каждой книги появляется та особенная атмосфера, которую так ценят читатели. И достигается это путём применения сложных стилистических приёмов.
Задача переводчика – в тонкостях воссоздать эту атмосферу, адаптировать её для иностранного читателя.
Сделать это при переводе лирики практически невозможно: тут требуется воссоздать авторский слог и рифму, ритм. С этим может справиться только очень грамотный, талантливый специалист. А понять общую сюжетную линию нам поможет и самый банальный перевод, это вовсе не профессиональная заслуга. Стоит лишь пристальнее присмотреться к тексту, и перевод уже не кажется лёгкой задачей. Буквально в каждом предложении можно найти художественные приёмы, для перевода которых специалисту необходимо искать аналогию в иностранном языке.
Как утверждают лингвисты, самую большую сложность представляют собой идеологемы.
— Художественные иделогемы требуют наличия у читателей определённой ассоциации, — поясняет Максим Рудольфович, — и в этом случае переводчик не может не учитывать разницу менталитетов. Например, в нашей стране знаменитый роман Сэлинджера носит название «Над пропастью во ржи». В оригинале же оно звучит как «The Catcher in the Rye».
The catcher в буквальном смысле – ловец, но здесь существует оттенок, понятный лишь американскому читателю: catcher – это ещё и название игровой позиции в бейсболе. В связи с этим название книги в Америке носит совершенно иной смысл, передать который русскому читателю в пятидесятые годы прошлого века было невозможно – у нас просто отсутствовала соответствующая ассоциация. В моей практике был ещё один подобный случай: в восьмидесятые ко мне в руки попала повесть американского автора Джона Стейнбека «О мышах и людях» на языке оригинала. В ней был описан примечательный диалог. Двое работяг обедают на ранчо, открывают банку фасоли, и один из них говорит: «I like beans with ketchup».
Я открыл русский перевод, и там эта фраза была переведена следующим образом: «Я люблю фасоль с томатным соусом». Перевод был сделан в 60-годы, и, следует признать, был вполне адекватным. Тогда никто в России понятия не имел, что такое кетчуп. Пару лет назад я снова столкнулся с данным отрывком, и оказалось, что перевод изменился. И это тоже вполне логично, ведь теперь нет смысла скрывать от россиян, что такое кетчуп. Выходит, что с течением времени иностранные слова перестают быть для нас загадкой, и в сознании русского человека появляется новый ассоциативный ряд. Возможно, это значит, что переводы многих произведений пора освежить?
— Изменить перевод не так просто, как может показаться, хотя в некоторых случаях это было бы уместно. Многие названия когда-то были переведены не совсем верно, например роману Флобера «Воспитание чувств» можно было дать более точный и ёмкий заголовок – «Сентиментальные чувства». Однако первоначальное заглавие настолько прижилось, что известно даже тем, кто роман не читал. Кроме того, существуют юридические нормы, по которым для того, чтобы сменить перевод названия, нужно заново перевести целое произведение.
С отдельными выражениями всё тоже неоднозначно. Возьмём тот же роман «Над пропастью во ржи». По сути, он представляет собой монолог шестнадцатилетнего парня, который, разумеется, пестрит кучей жаргонизмов. Один из самых часто повторяющихся – «липа». Мы понимаем, что значит «липа», но кто вообще сейчас так говорит? Возможно, актуальнее было бы использовать слово «лажа», но ведь тогда теряется атмосфера американских 50-х. Я считаю, что сохранить дух эпохи важнее, чем актуализировать перевод. Многие попытки заново перевести то, что уже прижилось в сознании читателей, нередко оборачиваются полным провалом. Именно это ожидало произведение «Малыш и Карлсон» в переводе Эдуарда Успенского.
С детства знакомая нам домомучительница Фрекен Бок была заменена на домокозлючку, а Малыш теперь говорит Карлсону смелые фразы: «Ты не глюк, ты настоящий». Неудивительно, что эта вариация любимой сказки вызвала бурю негативных мнений: новый перевод не приживётся, потому что старый уже стал частью нашей культуры, и менять привычки мы не собираемся. Даже то, что он актуален и вполне понятен детям, не делает его привлекательнее.
Некоторые переводы стали для нас такими родными, что стали народным достоянием, а не простой вариацией зарубежных произведений.
Иллюстрации: Mike Karolos
